donvrem

От китча нет спасения!
То здесь, то там появляются и появляются всяческие афродиты, аполлоны, всевозможные чудища. Понятно, что это так шутят, наверное... Но в большом количестве такие шутки всё же воспринимаются как демонстрация безвкусицы...
Вот так недавно украсили платформу железнодорожного вокзала Каменоломни.

https://img-fotki.yandex.ru/get/877150/10051055.f/0_185041_d72253e3_orig
https://img-fotki.yandex.ru/get/880237/10051055.f/0_185042_f860a63d_orig

Вести из библиотеки села Чалтырь:
«Возле родника Мец-Чорвах появились первые дома переселенцев. Так было положено начало селу Крым. Родник – одна из достопримечательностей села. Раньше «Мец-Чорвах» представлял собой построенный из старых кирпичей длинный туннель, уходящий в глубоко в землю.
В туннель стекались ручьи двух разных  ключевых вод, соединяясь, они по трубе вытекали в наружу. Воду из родника утоляла жажду не только жителей села, сюда на водопой приводили колхозный скот.
Бережно с уважением  относятся жители села к своим родникам, содержали их в чистоте и аккуратности, ибо вода даровала долголетие не одному поколению крымчан.
В 2011 году произвели капитальный ремонт Мец-Чорваха и преобразился  родник».
Вот фото, сделанное 8 октября.

https://img-fotki.yandex.ru/get/963786/10051055.f/0_184e43_62fc55d5_orig
https://img-fotki.yandex.ru/get/964814/10051055.f/0_184e44_eafdd1ab_orig

«Как поэт Анатолий Софронов остался в истории литературы песней "Шумел сурово брянский лес", – пишет "Литературная Россия". – Все пьесы его уже давно напрочь забыты».
Что касается пьес, то, конечно, всё верно. Но сводить песенные заслуги Софронова к одному произведению – конечно, ошибка; у Софронова много прекрасных песен, а сочинить хороший песенный текст – чтобы песня пелась – на это нужен особый талант. Вспомним хотя бы «Ростов-город, Ростов-Дон».
А вот целиком статья:
http://www.litrossia.ru/item/10395-pozhadnichavshij-s-uplatoj-partijnykh-vznosov-anatolij-sofronov

Олег Юрьев, «Смерть в Баденвейлере»
(окончание)

Вот уже больше ста лет прошло с тех пор, как в вагоне для устриц в Москву привезли тело Чехова. Российскую публику в бесконечной её печали о смерти всеми обожаемого сорокачетырёхлетнего писателя этот устричный вагон не то что возмутил, а, если верить дневникам и письмам тех дней… как бы смутил, почти что обидел: Чехов… в вагоне для устриц… понятно – прогрессивно, гигиенично… но как-то… неудобно, неловко, что ли. Да и похороны, собравшие толпы людей, какие-то странные оказались, виной чему, считали очевидцы, была тогдашняя поп-звезда беллетристики по имени Максим Горький. Этот появился в таком затейливом одеянии – сапоги бутылками, какая-то немыслимая шляпа, – что все только на него и пялились. После похорон будущий альбатрос революции устно и письменно возмущался мещанами, которые-де интересовались не Чеховым, а только его, Горького, шляпой, в каковой, с его точки зрения, не было ничего уж такого… Бедный Чехов, всю свою жизнь он стремился к нормальности, упорядоченности, пристойности жизни и как мог гнал из нее всё, что так замечательно описывал, – всё странное, эксцентричное, преувеличенное и экстравагантное. Но оно, это странное, это преувеличенное, эти Пищики, эти Епиходовы, всё теснее протискивалось к дому Чехова, особенно в последние годы, а потом – смерть в Баденвейлере, вагон для устриц, похороны с шутовским Горьким…
Конечно, бесконечно печально, когда сорокачетырёхлетний писатель в расцвете таланта и в зените честно заработанных этим талантом богатства и славы умирает в каком-то там Баденвейлере. Сколько ещё мог бы он написать, сколько пьес, рассказов, может быть, даже безнадежно мечтавшийся роман!? Стоп, сколько же можно!? Академическое собрание Чехова состоит из тридцати томов, в том числе двенадцати томов писем. У такого как я малопишущего сочинителя эти цифры вызывают священный трепет. Думаешь пристыженно: «Чехов был гений и работник, а ты воробьиным образом чирикнешь пару раз с ветки, да и ну плескаться по лужам». «Чехов был смертельно болен, знал это и торопился успеть, поэтому так много и написал», – ты пытаешься защититься, но внутренний голос ядовито парирует: «Толстой жил бесконечно, а написал ещё больше, хоть был граф и помещик, а ты кто?» Словом, если вам выпало счастье родиться русским писателем, да и читателем тоже, то жизнь Чехова или Пушкина, или Толстого становится для вас своего рода внутренней мифологией, как всякая мифология ничего не объясняющей, ничему не учащей, ничем не помогающей, но определяющей контуры вашего мира.
Какой смысл в постоянно осмеиваемых снобами юбилеях, этих календарных имитатах исчезающей культурной памяти? Зачем нужны они, на что годны, если вывести за скобки экономическое процветание и международную известность городка Баденвейлер, неподалеку от Фрайбурга, на самой немецко-швейцарской границе, чего я ему, впрочем, от всего сердца желаю? Вспоминание? Вспоминание чего? Написанное Чеховым не нуждается в календарных напоминаниях: его проза есть и всегда будет, пока существуют русская речь и Россия (что означает, я надеюсь, вечно); его пьесы тоже есть и тоже всегда будут, пока существуют режиссёры, своим основным художественным средством полагающие переодевание героев классических пьес в военные шинели или кожаные куртки (что означает, я опасаюсь, ещё дольше). Наверное, все-таки можно считать юбилейные беснования до какой-то степени себя оправдавшими, если бы хоть кому-то удалось вспомнить человека по имени Антон Чехов – сорокачетырёхлетнего писателя, так мало жившего и так много успевшего, уехавшего в Германию умирать и вернувшегося домой в вагоне для устриц. Не для него – ему, скорее всего, все равно, помним мы его или нет. Это нам самим стоило бы время от времени высвечивать контуры нашего мира. А иначе мы его потеряем, если уже не.

Олег Юрьев, «Смерть в Баденвейлере»
(продолжение)

не думаю, что баденвейлерский медикус действительно не понимал, что происходит с его знаменитым пациентом. В конце концов, почти со всеми гостями Баденвейлера происходило одно и то же – они умирали. Баденвейлер был курортом для чахоточных в последней стадии, и врачебная помощь сводилась, в сущности, к прописыванию незамысловатых процедур, оптимистическим уверениям и регистрации экзитуса. Изобретение антибиотиков надолго подорвало процветание Баденвейлера, но в середине XX века он несколько оправился – в результате послевоенных «экономических чудес» западно-германские больничные кассы стали отправлять туда санаторных больных, а попросту говоря, отдыхающих пенсионеров. В 90-х годах Германия дообъединялась до некоторой поиздержанности, и кассы перешли на режим экономии. Для Баденвейлера это стало угрозой новой катастрофы. И тогда местные проницательные умы увидели в смерти Чехова экономический фактор и природное богатство. У тех – уголь, у этих – нефть и газ, а у нас умер Антон Чехов. Ну, не только Чехов, конечно, – в Баденвейлере умерло значительное количество пусть не столь знаменитых, но не таких уж и несущественных литераторов. Можно, например, вспомнить об американце Стивене Крейне, скончавшемся за четыре года до Чехова, в июне 1900 года, и все они вносят посильный вклад в процветание симпатичного городка. Но смерть Чехова, конечно, главный баденвейлерский природный ресурс. Поэтому к ней относятся серьёзно, очень серьёзно: в буклете к Международному Году памяти Чехова в Баденвейлере 28 убористых страниц мероприятий: от торжественного открытия Чеховской площади и закладки «символического» вишнёвого сада. Символического не в том смысле, что его нет или что он не вишнёвый, а в том, что он что-то такое «символизирует» – не иначе как дружбу народов и культурный обмен, вплоть до представления «чеховской коллекции» винодельческого товарищества Брицинген (красное вино с послевкусием и изысканным ароматом диких ягод, насыщенное и приятно тонко окрашенное танинами…). Разумеется, не отсутствует и родной город Чехова Таганрог, делегация его многочисленна, а вклад в программу мероприятий обширен – концерты, спектакли, книжные презентации. Надо сказать, украшению Баденвейлера весьма способствует известная российская национальная болезнь – то есть не то, что вы подумали, а страсть устанавливать повсюду памятники и мемориальные доски. В Москве, как я слышал, городское правительство даже ввело административное наказание «за самовольную установку памятников и вывеску мемориальным досок» – не знаю, в какой еще стране могло прийти в голову, то есть понадобиться, такое предписание. Но в нашем случае всё совершенно официально и всегда было официально. Первый здешний памятник Чехову, он же первый установленный какому-либо русскому писателю за пределами России, тоже был подарком русских меценатов. Открылся он в 1908 году при большом стечении публики. Были и официальные лица. Читались прочувствованные речи о русско-немецкой дружбе, о взаимном обогащении, о культурном обмене. Через шесть лет началась Первая мировая война, но её юбилей нам ещё предстоит. Взамен этого, утраченного памятника, остров Сахалин в 1992 году подарил Баденвейлеру чеховский бюст, а к нынешним торжествам будет открыта скульптура Чайки – дар Екатеринбурга и Свердловской области. Из Таганрога приедут саженцы упомянутого «символического» вишневого сада. И снова будут читаться прочувствованные речи и, конечно же, про дружбу народов и культурный обмен…

Окончание следует

В книге статей, эссе и очерков Олега Юрьева «Писатель как сотоварищ по выживанию» мы встретили и заметки о Чехове – «Смерть в Баденвейлере», – каковыми и хотим поделиться.

Несколько лет назад я заезжал в городок Баденвейлер неподалёку от Фрайбурга, на самой немецко-швейцарской границе – увы, по обычному поводу всех моих путешествий: чтение в курхаузе, а на следующий день вялая дискуссия о судьбах России: пара русских писателей и пара немецких «знатоков России». Последнее, между прочим, интереснейшая профессия – хотел бы я когда-нибудь так же хорошо знать Россию, как они её знают, бородатые грузные дяди в мятых костюмах, преимущественно гимназические учителя на пенсии, и отглаженные дамы, преимущественно чьи-нибудь жёны. Роковую гостиницу как раз штукатурили, и мраморная доска, извещавшая: «В этом доме жил Чехов», временно отсутствовала, но мне продемонстрировали фото из путеводителя. Боюсь, что я показался любезным хозяевам полным чудовищем, поскольку не смог удержаться от короткого хмыка и был вынужден объясняться в том смысле, что в этой гостинице Чехов всё же скорее не жил, а всё же скорее умирал. Баденвейлерский энтузиаст ощутимо замкнулся – наглядная иллюстрация разницы между немецким и русским чувством абсурда.
Все мы откуда-то знаем, что последними словами Чехова были «ich sterbe», «я умираю». Поколения русских профессиональных и любительских чеховедов ломали себе голову, с чего это великий русский писатель вдруг заговорил на смертном одре по-немецки? В бытовом сознании закрепилось, как известно, самое наглое и самое абсурдное объяснение: а вовсе и не по-немецки! Якобы на самом деле он сказал «ишь, стерва», обращаясь к жене, актрисе Художественного театра Ольге Книппер. Очень, очень сомнительно! Если последние слова умирающего человека действительно требуют логических объяснений, то, вероятнее всего, немецкому коллеге пытался доктор Чехов объяснить свое состояние и – будучи вежливым человеком – на его, коллеги, родном языке. Он ехал на Запад с последней надеждой и сам знал, что её нет.

Продолжение следует.
https://img-fotki.yandex.ru/get/372565/10051055.f/0_184d12_ab8d8034_orig

Это дерево сфотографировано на берегу Таганрогского залива, близ хутора Мержаново. Впечатление такое, что то ли весной, то ли осенью. Нет, фотография сделана летом. Дело в том, что стояли такие жаркие дни, что у многих деревьев: тополей, ольхи, клёна. каштана, - листья скукожились, пожелтели, побурели. И ещё летом представляли собой типичную осеннюю картину...

https://img-fotki.yandex.ru/get/373238/10051055.f/0_184bbc_62c54b30_orig

Какие оригинальные урны появились в Ростове! Пока что мы их увидели на улице Пушкинской.
Просьба обращена к владельцам собак: они выгуливают здесь своих питомцев регулярно. И понятно, что главная  цель этих прогулок - дать возможность четвероногим друзьям справить нужду (что происходит обычно на газонах). Интересно, будет ли выполняться эта просьба, или выполнение её слишком хлопотно для собачников?..

https://img-fotki.yandex.ru/get/480548/10051055.f/0_184bb8_8d18d6f2_orig
https://img-fotki.yandex.ru/get/480548/10051055.f/0_184bb9_42924708_orig

Ещё из книги Владимир Фоменко «Город в степи».
– Целина, – сообщает Пётр Тимофеевич (персонаж рассказа «Глазунов»), – росла лично при мне. Видел её и дореволюционную, и в восемнадцатом, когда шастали тут банды до полста сабель. Давали ж нам пить… А до этого прокладывалась тут железная дорога. На месте всего нынешнего райцентра стояло два балагана. С двадцать второго, по разрешению Ленина, стали сюда прибывать переселенцы с Турции, Америки, Закавказья. Приглянулись им непаханые земли… <…>
– Много было с Закавказья, – говорит Пётр Тимофеевич. – Понаехали духоборские, молоканские общины, хлысты, прыгуны, баптисты, новоизраильтяне, адвентисты седьмого дня. У нас, по старой памяти, и сейчас считают Хлебородный и Хлебодарный сельсоветы духоборскими, а Михайловку и Плодородный – молоканскими. Как работают? Обычно. Оно для вас в новинку, а мы теперь не отличаем одних от других. И там, и там – коммунисты, комсомольцы, везде техника. А ведь помню Целину дикой… В нашем хуторе, желаете – верьте, желаете – нет, был всего один плужок, а то пахали сошками».

Трогательный плакат на эстраде в парке посёлка Целина:
https://img-fotki.yandex.ru/get/769006/10051055.f/0_184aa0_dd7481c0_orig

Как точно, образно описывает Владимир Фоменко земли, которые входят в территорию Целинского района Ростовской области в рассказе «Глазунов»!
Только сейчас такой техники не увидать, и работа идёт иначе… А посёлок Целина – один из самых озеленённых населённых пунктов донской земли!
«Целинская степь, о которой так много слышал,, тянулась вокруг, жёлтая и безводная, гораздо менее привлекательная, чем представлялось по рассказам. Ничто не оживляло взгляда, всюду виднелись однообразные, выпуклые к горизонту массивы пшеницы да горячее, до черноты раскалённое небо. Зелёной, незасеянной земли не было. На пшеничных полях виднелись пароконные лобогрейки, виндроуэры, громоздко плывущие комбайны. Шла уборка – та горячая пора, когда люди спят по часу в сутки, встречаясь, сперва спрашивают о хлебосдаче  и лишь потом здороваются, ругаются  по поводу плохой доставки горючего, спорят о запчастях. <…>
…Опять пылим по вытянутому  в стрелку шоссе. Без цветов и трав, сразу же от дороги высокая и ровная, будто стена осоки  над водой, стоит пшеница. Едва шевелятся плотные, раскалённые зноем её массивы, и в них, тускло отсвечивая запылёнными цинковыми  боками, окружённые маленькими фигурками людей, идут комбайны, безостановочно взмётывают вороха слепящей на солнце соломы. Иных комбайнов за выпуклой степью не видно, только горячий, отдающий печёным хлебом ветер доносит перестуки мотора. Повернётся ветер, и уж с другой стороны долетает новый гуд»…

На фото – на одной из улиц посёлка Целина.
https://img-fotki.yandex.ru/get/369087/10051055.f/0_184a01_76da7f07_orig