ДОН

Чайковский очень любил путешествовать! И вместе с тем он од однажды написал из Флоренции своему благодетелю Надежде Филаретовне фон Мекк: «Как бы я ни наслаждался Италией, какое бы благотворное влияние ни оказывала она теперь на меня,- а все-таки навеки останусь верен России... Я не встречал человека, более меня влюбленного в матушку Русь... Напрасно я пытался бы объяснить эту влюблённость теми или другими качествами русского народа.
Качества эти, конечно, есть, но влюблённый человек любит не потому, что предмет его любви прельстил его своими добродетелями,- он любит потому, что такова его натура, потому, что он не может не любить. Вот почему меня глубоко возмущают те господа, которые с каким-то сладострастием ругают всё русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том основании, что в России удобств и комфорта меньше.
Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязи то, что для меня несказанно дорого и свято».
Вот так, радикально!
Любовь к путешествиям трижды приводила Петра Ильича и к нам, в Таганрог
...«Если бы я был богат, – писал Чехов, – то непременно бы купил тот дом, где жил Ипполит Чайковский», – то есть дом близ старой лестницы к морю, на Греческой улице; там сейчас нотно-музыкальный отдел Таганрогской библиотеки. С 1883 по 1894 год дом принадлежал Ипполиту Ильичу Чайковскому, морскому офицеру, председателю Комитета по заведованию городскими мореходными классами. Весной 1886-го, 1888-го и осенью 1890-го к нему в гости приезжал брат Пётр Ильич. Упоминание о Таганроге есть только в письмах 1886 года:
«Ипполит катал меня на своём пароходе по морю, а в кабриолете по городу и показал все достопримечательности. Дворец, где умер Александр, очень заинтересовал меня. Дорога до Ростова (вдоль берега моря и рукава Дона) и самый Ростов мне чрезвычайно понравились».
Это отрывок из письма к брату Модесту; в нём упоминается император Александр I: и дом, где он дважды останавливался (и в последний раз – умер от лихорадки) – чуть дальше по Греческой, затемнённый деревьями.
Чехов посвятил Петру Ильичу свой сборник рассказов «Хмурые люди». Осенью 1889 года,После дружеского визита композитора, он написал Суворину: «Вчера был у меня П. Чайковский, что мне очень польстило: во-первых, большой человек, во-вторых, я ужасно люблю его музыку».
Антон Павлович особенно любил 5-ю симфонию. Но ссылку на большие произведения делать здесь бессмысленно, поэтому пусть будет «Мелодия» в исполнении выдающегося американского скрипача Яши Хейфеца.
7 мая исполнилось 180 лет со дня рождения Петра Ильича Чайковского.
https://www.youtube.com/watch?v=22YUP0zQ3sA

Кажется, это имя – Артур Полонский – на нашей краеведческой страничке ещё не упоминалось. А надо было бы вспомнить ещё в прошлом году, юбилей всё-таки. Но вспомнился он мне не в связи с  тем, что его биография связана по касательной с Ростовом, в связи с месяцем, который мы сейчас переживаем.
Артур Морицевч, родившийся 19 ноября 1899 года, – , автор популярных в 1950-е годы танцевальных мелодий; его «Цветущий май» стал музыкальной приметой того времени. Выпускник Киевской консерватории, Полонский два года прожил в Ростове-на-Дону (работал пианистом в одном из парков), два – в Киеве (тапёром), а в 1925-м переехал в Москву, где руководил джаз оркестрами и после войны исполнял обязанность музыкального редактора Всесоюзного радио.
«Цветущий май» написан в 1932 году – правда, нотоиздатель дал этой композиции другое, экзотическое название – «Дессау». И в том же году вышла пластинка с двумя фокстротам Полонского: «Дессау» и «Одесса», исполненными джазом ресторана «Гранд-отель» под управлением Леонида Портнова.
А спустя 15 лет Артур Морицевич переработал «Цветущий май» для малого ансамбля, и только с 1948 года эта малоизвестная до той поры мелодия стала неслыханно популярной.
Руководителем ансамбля был Борис Ермилович Тихонов (родился 17 ноября 1919 года). В Москве он окончил два музучилища (по классу баяна и по классу композиции), в армии служил в составе ансамбля песни и пляски при Центральном клубе МВД СССР, после войны работал в эстрадном оркестре Виктора Кнушевицкого, а в 1947-м создал инструментальный ансамбль, исполнявший всё то, что не являлось джазом: джаз был под запретом с 1948-го по 1952 год. «Цветущий май», записанный в 1948-м, едва успел «проскочить» (там ведь играют кларнет и тромбон); но музыкальное руководство. видно, не поняло, что это джаз. Или сделало вид.
https://www.youtube.com/watch?v=mE12SN3I428&fbclid=IwAR3emwNgzZluPPcoHJUcN9_xQjQ2QGoNgbSvFBT_hcuUmVUfQGTW5uU5qlg

Эту историю мне рассказал музыковед Юрий Бирюков, уроженец Семикаракорска. В 90-е он приезжал в Ростов (по-моему, по приглашению местного радио). Юрий Евгеньевич оказался человеком многословным; остановить его было едва возможно. Я его привёл в дом старейшего журналиста Ростова Соломона Гурвича - так Бирюков так его заговорил, что Гурвичу стало плохо (кажется, подскочило давление). Так вот, Юрий Евгеньевич рассказал мне об истории "Донской лирической", где есть слова: "На берег Дона, на ветку клёна, на твой заплаканный платок", впоследствии переделанной под лагерную тематику (та назваемый русский шансон).
Впервые Бирюков её услышал в 43-м, в возрасте восьми лет, в Новочеркасском суворовском училище, от боевого командира, прибывшего из госпиталя (после ранения под Сталинградом). Спустя много лет решил узнать, откуда она произошла; обратился в передаче "Песня далёкая и близкая" к телезрителям - и получил ответ от ветерана войны: это песня 4-го Украинского фронта, музыка Модеста Табачникова, слова Зельмана Каца и Матвея Талалаевского. Бирюков позвонил Табачникову, тот подтвердил: да, эту песню я написал к освобождению Ростова, летом 43-го. Списался с Талалаевским и Кацем (один жил в Киеве, другой в Харькове), которые сообщили, что служили во фронтовой газете. Текст был таков:

Когда мы покидали свой родимый край
И молча уходили на восток,
Над синим Доном,
Под старым клёном
Маячил долго твой платок.

Я не расслышал слов твоих, любовь моя,
Но знал, что будешь ждать меня в тоске.
Не лист багряный,
А наши раны
Горели на речном песке.

Изрытая снарядами, стонала степь,
Стоял над Сталинградом чёрный дым.
И долго-долго
У самой Волги
Мне снился Дон и ты над ним.

Сквозь бури и метелицы пришёл февраль,
Как праздник, завоёванный в бою.
И вот мы снова
У стен Ростова,
В отцовском дорогом краю!

Так здравствуй, поседевшая любовь моя!
Пусть кружится и падает снежок
На берег Дона,
На ветки клёна,
На твой заплатанный платок.

Опять мы покидаем свой любимый край.
Не на восток - на запад мы идём!
К днепровским кручам,
К пескам сыпучим.
Теперь и на Днепре наш дом.

Как эта песня обрела новый вид? В 1982 году Михаил Шуфутинский записал в Америке свой первый альбом "Побег", состоящий из песен чужого репертуара, и в их числе - "На Колыме" (переделка "Донской лирической"), которая входила в репертуар "подпольных" певцов Аркадия Северного и Саши Комара (Александра Спиридонова). Когда у Шуфутинского спросили - где он услышал эту песню? - он ни словом не обмолвился о своих предшественников. Что ж, вполне в духе Михаила Захаровича!
https://www.youtube.com/watch?v=ltyD7HCDues

Из «Записок» Михаила Ивановича. Глинки.
«В начале марта 1823 года отец известил меня, что ему угодно было, чтобы я воспользовался  представившимся удобным случаем для поездки на Кавказ, чтобы воспользоваться там минеральными водами. <…>
Наконец прибыл товарищ с братом, и мы отправились далее (т. е. от Харькова). Вскоре беспредельные степи сменили живописную Украину, мы переехали Дон в Оксае и очутились в Азии, что несказанно льстило моему самолюбию. Скажу, однако же, что до самого прибытия на серные воды (т. е. в Пятигорск) взор не находил предметов приятных, напротив, почти ничего не было видно, кроме беспредельных степей, заросших густой, высокой ароматной травой».



( Collapse )

Композитор К. Д. Акимов и либреттист М. Ю. Романенко лётчицам Гвардейского Таманского орденов Красного Знамени и Суворова 3-й степени авиационного полка посвятили оперу «Песнь о таманских боевых подругах». Прототипом главной героини оперы стала Герой Советского Союза Евдокия Андреевна Никулина.
Вот справка об этом героическом человеке:
http://www.donvrem.dspl.ru/archPersonaliiArtText.aspx?pid=32&id=858

Из воспоминаний Клары Лучко «Я – счастливый человек» (продолжение)

Своим успехом фильм во многом обязан не только режиссёру Александру Бланку, актерам, но и талантливому композитору Валерию Зубкову. Помните финальную мелодию в «Цыгане»? Музыка, берущая за душу… Как жаль, что Валерий рано ушел из жизни.
После первого появления на телеэкранах истории Будулая и Клавдии прошло столько лет, столько было телепоказов, но фильм по-прежнему любят зрители. Фильм, оказалось, не только не устарел, а стал смотреться как-то по-новому. Я заметила, что круг зрителей неожиданно расширился: потоком пошли письма от молодых. Значит, история жизни и любви, история нелёгкая, но чистая и звонкая, дошла до сердец, заставила присмотреться к себе, к окружающему миру, задуматься о нравственных проблемах, о цене человечности.
Я помню, как после первого показа ехала в Ленинград и моим соседом по купе оказался врач из небольшого городка. Ну, конечно, он сразу завел речь о «Цыгане».
– Вы получили награду?
– Что вы, – отвечаю, – на студии нам дали вторую категорию, на первую не расщедрились.
– Как же так? Все врачи нашего города написали в Москву, чтобы вам дали Ленинскую премию.
Конечно, это милая наивность, но мне было приятно. Куда бы я ни приезжала, где бы я ни была – всегда меня спрашивали: «А Будулай где?» Я отшучивалась: «Да дома оставила. Дома». Никто не мог себе представить, что мы не вместе. Как это – восемь серий были вместе, а теперь где-то он там живет… Где Будулай?
В Новороссийске я снималась в картине Рудольфа Фрунтова «Тревожное воскресенье». И в свободный от съёмок день пошла на рынок, а там цыганки гадают. Вдруг одна другую стала подталкивать, и вот уже меня окружил табор.
– Клавдия… Дай-ка мы на тебя посмотрим.
– А что на меня смотреть…
– Вон там наш барон, он тоже хочет на тебя посмотреть.
–А вы ему скажите, что я тут была и ушла.
Вокруг нас собралось много любопытных. Это же базар!
– А что тут?
– A – а, вон она стоит!
– Кто?
– Да Лучко.
– А Будулай где?
Я еле выбралась из толпы. Слышу за спиной каблучки стучат: цок, цок, цок. Догоняет меня цыганка:
– Ну что же ты ушла? Поговорила бы с нами.
–Да как-то неудобно. Столько народу собралось. А вот ты мне скажи, вы расстроились, что я за Будулая вышла, а не ваша Настя?
– Нет, ты что! Мы за тебя болели! Ты добрая, хорошая. А Настя злая.
Многие до сих пор называют меня Клавдией. В письмах меня так и величают: «Дорогая Клавдия…»



Окончание следует

В связи с воспоминаниями Клары Лучко о фильме «Цыган». Из усиных рассказов бывшего директора цыганского коллектива под руководством Николая Жемчужного - Ваграма Кеворкова литератору Эмилю Сокольскому.. Речь о «цыгане номер один» в нашей стране – о Николае Сличенко.
Жемчужный и Сличенко были дальними родственниками. Сличенко жил в Харькове и пел в каких-то кабаках; о его уникальном голосе узнали многие – в том числе и сам Жемчужный (в среде цыган утаить ничего нельзя). Но Харьков Сличенко надоел и он приехал в Москву, чтобы попроситься к Жемчужному на работу.
Почему бы не взять такого голосистого певца в коллектив? Но Жемчужного что-то остановило. (Я могу лишь предположить, что – именно голос: как сам Жемчужный, с его вокальными скромными данными, будет выходить на сцену после Сличенко?). И он ответил:
- Коля, тебе нужно перебираться в Москву. Зачем тебе мой ансамбль? Иди устраиваться сразу в театр «Ромэн»; а я им позвоню на всякий случай, попрошу за тебя.
В «Ромэн» Сличенко, конечно, приняли. Пришёл успех, появилось много денег. И запросов. Сличенко влез в долги – которые отдавать не мог: женщины, неумеренный алкоголь требовали денег ещё и ещё... А в цыганском мире с долгами строго: коль обещаешь что-то – надо выполнять. Других обманывай сколько угодно, но только не своих – то есть цыган… К тому же ведь есть и цыганский суд. Если провинившийся уклонился от него – найдут, где б ты ни прятался.
Ваграм Кеворков слышал, как по коридорам Театра «Ромэн» за Сличенко бежал Играф Йошка (это популярный в 70-е годы цыганский певец, композитор, получивший даже Государственную и Ленинскую премии), а Сличенко кричал умоляюще: «Граф, Граф, не бей меня, не бей!»
Из долгов и пьянства вытащила Николая Сличенко актриса Тамилла Агамирова, женщина безмерно обаятельная и добрая (будущая народная артистка России). Он стал послушным ей, кротким, преданным… С ней, видимо, и невозможно было вести себя по-другому. Да, есть женщины, которые способны творить с человеком чудеса (многие женщины, увы, не подозревают об этой способности женщин и оскорбляются: почему мужчина ищет кого-то на стороне?!). В общем, у Николая Сличенко началась новая жизнь…
https://www.youtube.com/watch?v=CKGMeIfZHKA

Фрагмент из книги Муслима Магомаева «Живут во мне воспоминания»
Время действия – 1960-е.
(окончание)

Тогда уже практиковались выступления ведущих наших артистов и известных иностранных гастролёров для большой аудитории – во Дворцах спорта, на стадионах. Но концертные ставки для исполнителей оставались такими же, какими они были и при выступлениях в обычных небольших залах. Когда к Фурцевой обратилась одна наша очень популярная певица с просьбой изменить подобную практику при расчётах, министр ответила отказом, сославшись на то, что из-за двух-трёх суперизвестных  артистов не будет пересматривать ставки.
Итак, я согласился на сольный концерт в Ростове-на-Дону. Я спел, получил за него свои кровно заработанные шесть сотен, расписавшись при этом в официальной бухгалтерской ведомости, то есть с учётом всех положенных вычетов. Эти-то деньги за концерты на стадионе и стали мне инкриминировать, словно я получил в Ростове огромный гонорар. Начали выяснять, что к чему, заинтересовались деятельностью конкретных администраторов. Дело раскрутилось… Естественно, что информация об известных людях распространяется моментально, да ещё обрастает при этом самыми невероятными подробностями.
Вот такую весёлую весточку получил я из Москвы, сидя в своём но мере в парижской гостиницы. И такая взяла меня тоска, что впору было напиться. Хорошо ещё, что тогда в Париже находился мой брат Кемал – приехал из Швейцарии, когда из газет узнал, что я буду выступать в «Олимпии». Кемал собирался повести меня в какой-нибудь хороший парижский ресторан. Но поскольку советским людям за рубежом не рекомендовалось посещать «злачные» места в одиночку, то я подумал. что будет лучше, если брат пригласит и небольшую делегацию объединения «Межкнига», приехавшую тогда в Париж. В этой группе был и тогдашний директор фирмы «Мелодия», которая выпускала мои пластинки, товарищ Пахомов. Всей компанией мы хорошо посидели в знаменитом ресторане «Лидо».
«Межкниговские» жители и директор «Мелодии», конечно, тогда уже знали, что надо мной сгущаются тучи, что в Москве уже вовсю раскрутилось «ростовское» дело, поэтому приглядывались и прислушивались ко всему, что я делал или говорил. На следующий день после ужина в респектабельном ресторане вместо того чтобы поблагодарить за  роскошный приём, на который они за собственные деньги никогда бы не решились, эти товарищи стали выяснять:
– Откуда у твоего брата столько денег?
Как мог, объяснил, утоляя их должностное любопытство…

Фрагмент из книги Муслима Магомаева «Живут во мне воспоминания» (Москва. 2008).

В один из парижских дней раздался звонок в моём гостиничном номере. Звонили из Москвы:
–  Как ты там?
–  Прекрасно.
–  Может быть, ты останешься?
– Что случилось?
– Здесь тебя ждут большие неприятности.
– Неприятности?
– Ты помнишь концерты, за которые получил тройную ставку?.. Это обнаружилось, и тобой интересуется ОБХСС (существовала в советское время такая организация – отдел по борьбе с хищением социалистической собственности).
Дело заключалось в следующем. Был некто Павел Леонидов, хитроумный организатор концертов, который всю жизнь ловко и нагло обманывал государство. По какой-то непонятной линии он приходился родственником Владимиру Высоцкому. Уехав за границу, он написал там книгу «Высоцкий и другие». Когда я прочёл то, что он написал в ней про меня, то подумал: если так написана вся книга, её автора можно поздравить – он в родстве и с гоголевским Ноздрёвым по части «отливания пуль». Ложь его приторная. По словам Леонидова выходило, что он мне, видите ли, сделал добро и погорел исключительно по моей наивности и глупости. Магомаев, пишет он, человек талантливый и парень симпатичный, но вместо того чтобы сыграть мальчика паиньку, встал в позу, и вот из-за этого дело раскрутили ещё больше.
А было всё так. Ростовская филармония испытывала трудности – у неё не было денег: концерты её артистов не давали сборов. Намечались гастроли в Москве её Ансамбля донских казаков, а у артистов не было приличных костюмов. Леонидов и предложил мне выручить ростовчан – поехать туда и спеть на стадионе. За сольные концерты  в обычных залах мне платили тогда двести рублей. Леонидов сказал: «Тебе предлагают тройную ставку, если споёшь на стадионе для сорока пяти тысяч человек». Уверил, что даже есть официальное разрешение министерства: если артисты за исполнение двух-трёх песен для  такой многотысячной аудитории получают тройную ставку, то я за сольный концерт тем более могу получить её. Всё было логично. Но на деле никакого официального разрешения министерства не существовало.

Продолжение следует.